Руководитель театра
В сентябре Юрию Петровичу стукнет 90. Мы решили, что не будем ждать дня, когда об этом напишут все, и публикуем сегодня интервью с великим режиссером.
Сергей Грызунов, Софья Крутикова, НРС.
В 1984 году руководителя Театра на Таганке лишают гражданства СССР. «Мы облагодетельствованы его изгнанием!» — заявляет на это Запад. Любимов живет за границей, работает по всему миру: его оперные спектакли идут в «Ла Скала», «Гранд-опера», «Ковент-Гар-ден», он получает израильское и венгерское гражданство. В 1988 году приезжает, чтобы восстановить свой спектакль «Живой», закрытый еще в семидесятые. Через год возвращается насовсем. И продолжает работать.
- Юрий Петрович, у вас такая яркая, необычная судьба. Вас бросало на житейских волнах, но вы продолжали свое безнадежное дело. Вы счастливый человек?
— Ну, в общем, грех жаловаться, Бог дал такую жизнь. В такой стране. Где до девяноста доживают единицы. Я вот тут пришел к Лужкову как раз после его 70-летия. И он странно как-то на меня смотрит, а потом говорит: «А вам-то сколько?» Я отвечаю: «Мне? Девяносто будет». —«Да?» И он повеселел. Почувствовал, что и у него есть перспективы. Заулыбался и говорит: «Вот я на вас гляжу, вы мыслите, разговариваете вроде логично». Потом сказал: «Можете работать». Я под козырек: «Спасибо, товарищ начальник».
- Хотелось бы в 90 лет выглядеть, как вы. В чем секрет?
— Я думаю, все-таки человеческая природа. Все идет от деда, Захара Петровича, от отца, то есть — это гены.
- Правда ли, что у вас мама — цыганка?
— Мама на половину, а я, значит, на четвертушку.
- А эта знаменитая отчаянность ваша. От них?
— Может быть. Помню, меня привели маленьким в Цыганский театр, а я не мог усидеть на скамеечке, бушевал, дергался.
- А кроме генов, что еще?
— Я постоянно работаю, не филоню. Лет с четырнадцати — как ФЗУ закончил. Кроме того, я кулацкое отродье — это раз. Второе — я буржуйское отродье. Ибо папа был «охотнорядец». После революции его хорошо обчистили, но во время нэпа он опять «воспрял», и его еще раз обчистили и посадили. Но за деньги, не за политику.
- Значит, гены, работа, любовь…
— Безусловно.
- Вы часто влюблялись?
— Часто, грешен.
- Сколько часов вы спите?
— Как когда, лучше мне сейчас спать все-таки 9 часов. Я же, как с утра начал, так и работаю до ночи.
- У вас есть генеральный менеджер, который следит за вашим расписанием?
— Да. Это Катя моя.
- Как вашей женой оказалась венгерка?
— Жена у меня появилась, Катерина, вроде бы случайно, а в то же время все как-то к этому заранее шло. Почему-то я однажды взбесился в Министерстве культуры, неизвестно почему. Венгры хотели, чтобы мы к ним приехали, а им наши высшие чины все время врали: то мы не можем, то я болен — всегда там, в министерстве, занимались такими безобразиями. И тут я взбесился: мы едем через Венгрию, они восемь лет просят, чтобы мы приехали, и все время какие-то запреты — что за унижение?! Я им говорю: «Зачем вы меня тогда в Югославию посылаете — в надежде, что мне там ничего не дадут, что ли? Чтобы потом меня позорить: вот он ваш хваленый, его никто и не оценил?!» Настоял на поездке в Венгрию, а там познакомился с Катериной, своей нынешней женой. Сын Петр у нас уже взрослый сейчас.
- Вы вашу жену Каталин называете по-русски — Катериной?
— Катериной. Иногда шутя и любовно — Катька. Грозно так прикрикну, бывает: «Катька!»
- Разница в возрасте и то, что вы с ней воспитывались в разных странах, не создает проблем в семейной жизни?
— Сперва, мне как-то было страшновато: все-таки тридцать лет между нами… Хотя это большая разница, я ее не чувствую.
- О Катерине ходят разные легенды. Что она настоящий диктатор, что актеры прячутся по углам, когда она выходит из кабинета. Насколько это соответствует действительности?
— Видите ли, Катя как неистовая венгерка… Она чистюля и очень властная. Актеры поначалу над ней смеялись, потому что она говорила: «Разве так убирают?» — и принималась убирать за них. Они были довольны и посмеивались. Но когда она стала с них требовать: «Там грязь, наведите порядок!», то они, конечно, стали со злобой на нее глядеть. Потом примирились. А сейчас поняли: она о них заботится. Чтобы было чисто, кормили поприличнее.
- Какая функция у вашего сына в театре?
—Петя знает пять языков, и сейчас он занимается переводом пьесы для нашей будущей постановки. Автор — Тони Харрисон, блистательный английский поэт, режиссер, драматург.
-Петя еще не женился?
—Нет. Он старорежимный. Семью создаст, когда встанет на ноги, а не за счет папы.
- Масса людей ждет вашего юбилея. Как собираетесь его отметить?
— Приглашу гостей своих, и вас в том числе.
- Спасибо. Вы хотите в театре это устроить?
— А как же, я всегда в театре. Раз уж не убежал куда-то.
- Это будет такая концентрация властных задниц на одно кресло…
— Ну а другие сядут на пол.
- На пол? Хорошо. Помните, когда праздновали 15-летие театра, здесь висело объявление: «Дешевый ресторан». Селедка, бутербродики всякие. ..
— А, это из спектакля «Добрый человек из Сезуана».
- Ох, мы напились тогда. Ребята сочинили веселые куплеты. У нас это есть на кассете.
— Дайте это нам в музей. Когда меня «попросили» отсюда, все растащили. И, слава богу, что существует Центральный государственный архив литературы и искусства. Они многое сразу забрали и увезли, сохранив часть документов.
- Найдем.
— Мы чуть-чуть до 20-летнего юбилея не дотянули. Когда меня «туда» отправили. Работал в разных странах, как я называл себя, оперуполномоченным — поставил тридцать с лишним опер.
- Вы были в изгнании, когда рухнул Советский Союз…
— Когда они взяли меня уже в наглый оборот, я им отвечал так же. Понимаете? Я даже считал, что меня тогда можно было и посадить, ибо я им предрекал катастрофу и ошибся ненамного. Я им тогда говорил: «Года через два-три все это развалится. И я бы вас в дворники не взял, метлу бы вам не доверил». Это было предчувствие. Все же трубы были на месте. Пар — свисток. Все как полагается, а я предчувствовал — будет развал. Я им объяснял: у вас с экономикой творится черт-те что! С народом что происходит! А вы в это время режиссером каким-то занимаетесь…
- Что вам дал прежде всего опыт жизни за границей?
— Опыт жизни за границей научил тому, что дело надо делать. Там умеют быть конкурентоспособными. Аккуратнее работают. Ты знаешь, что ты должен, и они знают, что должны.
- Изменились ли ваши взгляды на взаимоотношения художника и власти?
— Нет, не изменились. Художник может чувствовать то, что власть не может видеть. Если власть умная, она должна понимать это. И понимать, кто какого калибра. Когда умер Володя Высоцкий, я обратился к Андропову, чтобы не было Ходынки. Город закрыт. Олимпиада была. Но он мне сказал: «Вы преувеличиваете». Я ответил: «А вы недооцениваете, кто умер. И вы в этом сами убедитесь…»
- Можно ли сравнить старую Таганку и новую Таганку?
— Я не знаю — и там я все ставил, и тут я… Но, надеюсь, что я не булыжник — орудие пролетариата, что я тоже меняюсь, ну, приобретаю все больше опыта и постигаю какие-то для себя новые открытия, которые я считаю интересными. У меня возникает другая концепция манеры общения со зрителем. Надо вырабатывать другие энергии, а это очень трудно даже в футболе добиться, чтобы команда была энергичной, забивала, выигрывала матч! Для этого их надо очень усиленно воспитывать в тренингах и придумывать, какие тренинги должны быть. И я много лет еще и педагогикой занимаюсь…
- Вы думаете о наследнике? Есть на горизонте кто-нибудь?
— Боже сохрани! Я считаю это грехом. Это же не политика. Должен прийти тот, кто завоюет актеров. Кто своим авторитетом может возглавить и повести дело. Посчитайте — у меня был Анатолий Васильев, у меня был Фоменко, у меня были Погребничко, Калягин. Кого только не было! Я, как раньше говорили про Бауманский институт, «кузница кадров». И никто не ругает меня. Наоборот. Может, из уважения к старости.
- Юрий Петрович, а почему, на ваш взгляд, Кондопога возникла в наше время? Почему мы должны до сих пор ненавидеть и бить «черных»? Почему?
— Ущербность. Необразованность. Начинать-то надо с себя. А не с других. Это все от коммунистических традиций. Все силой. Кулаком. Мы не прививаем себе демократию. Мы ее оболгали. Древнее греческое слово стало чуть ли не ругательным. Нас убеждают, что все это ерунда, что в России с ней ничего не выйдет.
- Как вы думаете, почему сегодня мы теряем самых дорогих, самых близких нам людей? Прежде всего украинцев и грузин.
— Мне кажется, что мы любим окружать себя врагами. Это нехорошая черта. Этакое самовосхваление. Допинг, заменяющий недостающие качества — трудолюбие, профессионализм…
- Вы верите в современную молодежь? Может быть, она что-то изменит?
— Она очень разная. Вы знаете, в кого я немного верю? В людей, которые хотят создать семью и ее обеспечить. И таких появляется довольно много. Одно время верил в матерей, которые защищали своих детей от Чечни. Был период такой. Мне казалось, что они как-то смогут повлиять на мужиков. Не вышло. А недавно я зашел в пивнушку. Тут недалеко. Меня туда мои врачи повели. Большая пивная. Полно народу, но ни одного скандала не было. Расслаблялся типично средний класс. И простые работяги сидели, пили пиво. Кормили вкусно. И я повеселел. Думаю, ну как, жизнь ведь идет!
- Мы ехали сюда, коллеги сказали: «Шутки шутками, а едем к ровеснику революции. ..»
— Я хоронил Ленина.
- Серьезно?
— Серьезно. Меня туда повел мой старший брат, комсомолец, Давид его звали. У папы была такая фантазия, взял и назвал брата в честь Давида и Голиафа, а его — из-за имени принимали за еврея. Брат меня привел к Дому Союзов, где Дума сейчас. Мне было семь лет. Я обморозил себе щеки, носик, потому что было 35 градусов мороза. Горели ночью костры везде, я это очень хорошо помню. Дикий холод. Я, конечно, не дошел туда. Давид увидел, что я совсем застыл, и повел домой, где получил хорошую затрещину от отца со словами: «Кретин! Зачем ты маленького повел. Видишь, он совсем замерз! И чего тебя так тянет туда? Хоронить злого, скверного журналиста!» Да. Вот так я рос.
- Вы лауреат Сталинской премии, а самого Сталина видели?
— Видел.
-Где?
— В метро, во время войны.
- Это на том знаменитом заседании 6 ноября 1941-го? Когда на «Маяковской» праздновали годовщину Октябрьской революции, и Сталин там выступал?
— Да. Я был в ансамбле войск НКВД. Меня уже отозвали из армии, куда я попал еще перед финской войной.
- «Не зря мы с тобой плясали восемь лет в органах». Эту надпись на стене оставил Сергей Юткевич?
— Да. Бедный, написал и испугался. Я говорю: хотите, сотрем.
- Нет, такие вещи нельзя стирать. А когда он это написал?
— Когда я «Гамлета» поставил. Он вспомнил и написал. В войну Юткевич ставил программы для ансамбля войск НКВД, в котором я тогда выступал. Кстати, он меня в ансамбль и пригласил — и в какой-то мере спас. Ну, убили бы. А я ведь даже не был ранен в войну.
- А Сталина вы не хоронили?
— Пытался, но кончилось это тем, что с Неглинной улицы народ хлынул вниз, и началась давка. Я был в солдатской форме, в гимнастерке, в сапогах. Там грузовики стояли, и я вскочил в кузов и начал людей спасать. Перекидывать на другую сторону. И не только я. Там многие так делали. Я поспасал, поспасал и пошел домой.
- Сейчас вы репетируете Грибоедова.
— Да. И Кафку.
- Совсем недавно был Софокл. Нет ярких современных драматургов и пьес о нашем времени?
— Я не очень-то понимаю, почему надо обязательно ставить современные пьесы. Вахтангов, когда революция была, поставил «Принцессу Турандот», а не что-то там есенинское, «Страну негодяев», или «Пугачева», или Маяковского, Бабеля, Блока… За те 43 года, что живет наш театр, я часто ставил современную прозу. Абрамова, Трифонова, Можаева… Брал поэтов гениальных. А разве Серебряный век — не современность? А Бродский? Он великий поэт. Грешны. Посадили. А сегодня… Должны быть люди, которые хотят что-то сказать своей стране. Ты же в ней живешь и должен чувствовать сердцем ее боли и ее проблемы. Мы же умудряемся все время быть на перепутье. Сломаем Храм Христа Спасителя, потом построим Храм Христа Спасителя…
- Нет, сначала бассейн!
— Да, бассейн. И будут наши заслуженные писатели восторгаться в «Правде», какая прелесть аквамариновый бассейн! И как трудящиеся дружно плавают!
- Дворец Советов же сначала должен был быть на месте разрушенного храма.
— Да. И Ленин в облаках. Да он все время был в облаках…
- Одно из незабываемых впечатлений, когда мы были в имении князя Чавчавадзе в Цинандали и нам показали то место, где прощался Грибоедов с княжной. Вас очень много с Грузией связывает лично в жизни. Вот сейчас вы ставите Грибоедова.
— Все у Грибоедова остается и сегодня современным — те же ситуации, те же русские характеры. Да и балы нынче дают, называют только по-другому — «тусовки». Там бал в доме Фамусова, отчего же не созвать бал в доме Любимова?
- И когда грянет бал? Когда премьера?
— Я первый спектакль буду играть 16 или 17 мая. Сейчас репетирую.